"Моя Публичка". Генеалогия библиотеки от Игоря Сахарова
Руководитель центра генеалогии РНБ Игорь Васильевич Сахаров – о панихиде в Ленинском зале, привычке работать во вторую смену, стенной печати и преобразовании ГПБ в Российскую национальную библиотеку.
Практически переезд, связанный с обменом квартиры, был невозможен. И встал вопрос о выборе нового места работы. Поскольку мои и отец, и мать были библиотекарями и поскольку ГПБ имени Салтыкова-Щедрина была библиотекой универсальной, где могли находить место лица самых разных специальностей, я выбрал ГПБ. Мой отец, обычно не считавший удобным использовать свое положение для поддержки сына (он в это время заведывал кафедрой библиотековедения в Библиотечном институте), в данном случае, скрепя сердце, позвонил директору ГПБ (тогда им был Виктор Михайлович Барашенков), тот пригласил меня к себе на собеседование и принял решение зачислить меня на должность редактора-специалиста в Справочно-Библиографический отдел, во главе которого стояла Ф.С. Богомолова, в группу социально-экономической литературы, которой руководил В.В. Антонов. Это случилось в марте 1964 года.
Панихида в Ленинском зале
В довершение всего меня, как и нескольких других молодых сотрудников ГПБ отрядили выносить гроб и сопровождать его на кладбище, а потом, движимый своего рода любопытством, я еще отправился на поминки на квартиру Осипова, которая оказалась в доме, соседним с тем домом, в котором я проживал. Запомнилось, что поминками "управляла" некая дама, не то сожительница, не то секретарша, выглядевшая не столько огорченной, сколько озабоченной случившимся. Кто персонально присутствовал на поминках, не помню, помню только, что некие господа о чем-то по-деловому с упомянутой дамой вполголоса совещались.
Уроки любви Владимира Зайцева
В сентябре 1985 года директором ГПБ был назначен Владимир Николаевич Зайцев. Помню, его появление вызвало среди сотрудников далеко не однозначную реакцию. Его предшественник Леонид Александрович Шилов пришел в своё время в ГПБ, имея опыт библиотечной работы (ранее он несколько лет был, насколько я помню, директором университетской библиотеки), В.Н.Зайцев же был типичным партийным номенклатурщиком, вторым секретарем Куйбышевского райкома КПСС, ведавшим вопросами идеологии, "технарь" по образованию, в библиотеках ранее не служил и, как это сразу почувствовалось, в работе ГПБ совсем не разбирался. Так, об этом сейчас даже неловко вспоминать, но в случайном разговоре он тогда однажды обмолвился, что одной из важнейших задач вверенной ему библиотеки он считает обслуживание заявок, поступающих из Смольного!
Генеалогия от ЦК
Другой показательный факт, имевший прямое отношение ко мне лично. В 1989 году Дирекция ГПБ, несмотря на сомнения некоторых ее членов, приняла по настоянию В.Н. Зайцева нетривиальное решение создать в структуре Библиотеки необычное научное подразделение, аналога которому никогда не было, - Институт генеалогических исследований. Надо понимать, что в то время в начальствующих кругах отношение к генеалогии оставалось, по давней советской традиции, негативным - в 1980-х годов её уже более прямо не запрещали, но продолжали считать её идеологически если не вредной, то, по меньшей мере, бесполезной, а занятия ею в стенах государственных учреждений - неуместным. Неординарное решение В.Н.Зайцева способствовало тому, что генеалогия как историческая дисциплина была окончательно "реабилитирована", а наша Библиотека вскоре превратилась в ведущее учреждение страны в области генеалогии и истории семей. С этим связано еще одно событие, на котором я в завершение своих мемориальных заметок остановлюсь.
В последних числах января 1983 г. я на две недели отправился в Москву. Насколько я помню, это была своего рода «смесь» «полукомандировки» – мне было отведено несколько рабочих дней для работы в издательстве «Книга» над корректурой указателя «Германская Демократическая Республика» (очередного указателя в серии «Страны и народы мира»), и к этому Ц.И. Грин разрешила добавить несколько накопленных дней «отгула», с тем, чтобы я вернулся на работу в понедельник 7 февраля.
Я поселился в гостинице «Волга», близ площади «трех вокзалов», и чередовал напряженную работу с издательским редактором Ларисой Михайловной Корчагиной с работой в московских архивах по линии моих генеалогических интересов и со встречами с коллегами – историками и генеалогами…
Но когда время возвращения приблизилось, мне захотелось продлить пребывание в Москве еще на несколько дней, и, ссылаясь на то, что работу с издательским редактором не удалось завершить (что, по правде говоря, было неправдой), я решил позвонить по телефону Цилии Иосифовне Грин и испросить разрешение вернуться на работу на несколько дней позже запланированного. Этот телефонный разговор и его непосредственные последствия врезались в мою память на всю жизнь.
Но что я услышал в ответ?! Не свойственным ей резким, нервным, возбужденным, чтобы не сказать истеричным, тоном она неожиданно заявила, что требует моего немедленного возвращения в библиотеку. «Вы что, не понимаете, в какое время мы живем? – вот что почти дословно она мне сказала. – И так в библиотеке идут разговоры о том, что Вы в рабочее время на рабочем месте занимаетесь посторонними вещами, и даже поднимается вопрос, на кого Вы работаете? Никаких отсрочек! В понедельник утром Вы должны быть на работе!». Мне стоило больших усилий, под предлогом невозможности приобрести железнодорожный билет на воскресенье, убедить ее разрешить мне выйти на работу не в понедельник, а хотя бы во вторник. Но главным результатом этого разговора было психологическое состояние, в которое он меня вверг. Меня – человека в общем-то, не пугливого – вдруг охватил небывалый страх. Я почувствовал опасность, которую не мог сформулировать. Это не был страх перед каким-то конкретным наказанием, выговором или даже увольнением с работы, это был страх смутный, иррациональный, едва ли не мистический. Единственное, что «задним числом» можно было понять, – это было связано именно с андроповскими «заморозками», пришедшими на смену хрущевской «оттепели».
А далее произошло следующее. Я сижу в полубессознательном трансе, бессильно откинувшись на спинку кресла, рядом с телефонным аппаратом. В руках у меня карманная записная книжка, которую я имел обыкновение брать с собой в Москву, так как в ней были записаны номера телефонов моих многочисленных московских родственников, друзей, коллег и знакомых, а также номера некоторых питерских телефонов, среди них и номер Ц.И.Грин (эта книжка, настолько истрепавшаяся и к тому же устаревшая, что уже негодна к употреблению, и сейчас хранится в моем архиве). Я ее машинально листаю и бездумно, не задерживаясь, скольжу глазами по ее страницам. И вдруг на одной из них на глаза мне попадается фамилия, на которой взгляд мой почти непроизвольно останавливается. Чернов Николай Михайлович. Домашний телефон 140-80-31. Служебный телефон 206-25-07. Телефон на даче 448-44-85. Домашний адрес: Молодогвардейская улица, дом 4, квартира 57. Какая сила заставила меня машинально раскрыть именно эту страницу? Ведь буква «Ч» не соседствует с буквой «Г»! Почему я, можно сказать, цепко узрел именно эту фамилию среди других, начинающихся на эту букву? Почему память тотчас «сработала» и напомнила мне, при каких обстоятельствах я зафиксировал имя этого человека, а записной книжке? Ведь этой книжкой я пользовался постоянно, сведения о Чернове были внесены уже давным-давно, но прежде мое внимание они не привлекали, и я не придавал им никакого особого значения. И, наконец, как случилось, что я, повинуясь неожиданно обострившейся интуиции, тут же решил ему позвонить, совершенно не догадываясь, каковы будут последствия этого звонка?!
Что же в тот момент подсказала мне память? Я вспомнил, что задолго до этого события однажды днем на работе раздался телефонный звонок. Мне звонил из Москвы некий Чернов. Он сказал, ссылаясь на одну из учениц моей жены, работавшую в то время в Орле в Музее И.С.Тургенева, что давно уже наслышан и обо мне как о знатоке генеалогии, и о моей жене как репатриантке из Франции, дед которой Федор Васильевич Татаринов был помещиком Орловской губернии, видным местным земским деятелем, руководителем орловской организации Кадетской партии и членом Первой и Второй Государственных дум. Он сказал также, что интересуется генеалогией жителей Орловщины, в частности, родственным окружением И.С.Тургенева, что очень хотел бы познакомиться со мной и воспользоваться консультацией с моей стороны и что он очень просит меня, когда я буду в Москве, дать о себе знать и постараться встретиться (причем выразил готовность познакомиться и с моей женой), для чего и продиктовал свои координаты. Должен сказать, что в то время я уже пользовался некоторой известностью среди любителей генеалогии, мне нередко звонили с просьбой помочь, с просьбой встретиться. Поэтому звонок Чернова меня не удивил, и я не придал ему никакого значения и записал его координаты только по его настоянию, не думая, что когда-нибудь сам ему позвоню. Единственное, на что я обратил внимание, это тот факт, что у него был телефон не только домашний городской, но и на даче, что в те времена было достаточной редкостью и, скорее всего, могло указывать на высокое положение звонившего. Эта мысль мелькнула где-то в подсознании, а потом забылась. После этого разговора я не раз бывал в Москве, но пребывание там всегда было очень насыщенным: работа в издательстве, исследования в архивах и библиотеках, встречи со многими людьми, и мне было не до Чернова – и, как я теперь задним числом с ужасом понимаю, могло статься (и так, скорее всего, и было бы), что я никогда бы ему не позвонил и никогда бы с ним не познакомился.
Итак, интуиция, до того упорно молчавшая и не подававшая признаков своего существования, вдруг проснулась, мне остро захотелось Чернову позвонить, я снял телефонную трубку, набрал номер домашнего телефона и, услышав на другом конце провода мужской голос, назвал себя. К моему удивлению, Н.М.Чернов сразу узнал меня и, поняв, что я – в Москве, тут же предложил повидаться, выяснив же, что уже в воскресенье я могу уехать, предложил сегодня же придти к нему домой. Напомнив свой домашний адрес, он стал объяснять, как до него добраться: на метро до станции Кунцевская, выход из последнего вагона, по выходе из метро налево, подняться по крутым лестничным ступенькам на высокий холм, а там спросить встречных, где тут дома ЦК КПСС. Дома ЦК КПСС! На мой вопрос о том, не связан ли он с этим учреждением, он скромно ответил, что да, он там работает. Итак, мы договорились, что я приду к нему сегодня вечером в 19 часов.
Я повесил телефонную трубку, и произошло необычное психологическое явление: страх, который совсем недавно владел моим сознанием и подсознанием, моментально улетучился и тут же сменился состоянием, которое можно было бы охарактеризовать как безудержное ликование, как эйфория! Опять-таки у этого состояния не было какого-то определенного содержания, но интуиция на этот раз властно подсказывала, что меня ожидает нечто такое, что в корне изменит мою жизнь и изменит ее к лучшему.
Он, со своей стороны, быстро оценил не только уровень моих знаний, но и мою увлеченность, преданность генеалогии, готовность не щадить ни времени, ни сил на занятия в этой области. И он задал мне такой вопрос: «Ваши занятия родословными и историей семей – это Ваша плановая работа?», на что я не мог не ответить, что это не только не плановая работа, но, похоже, меня за занятия генеалогией начальство едва ли не собирается уволить из библиотеки. И тогда он буквально «огорошил» меня следующим вопросом, ответ на который, как понимал он и сам, был очевиден: «А Вы хотите, чтобы эта тема была официально включена в Ваш научный план?», и добавил: «Вы предпочли бы, чтобы эта тема была единственной в Вашем плане, или у Вас есть и другие интересы?». И, наконец, заключил: «Я дам указание Мелентьеву [тогдашнему министру культуры РСФСР], и мы решим этот вопрос!».
Теперь следует объяснить, кем же был Николай Михайлович Чернов, чтобы говорить такие слова. Выяснилось, что передо мной – крупный ответственный партийный работник: в то время он занимал должность руководителя группы консультантов в Отделе культуры ЦК КПСС, в которую входили эксперты, оказывавшие большое влияние на культурную политику Коммунистической партии и нашего государства в целом. И вот, познакомившись со мной, этот влиятельный человек счел необходимым не просто поддержать меня именно как генеалога, но и предоставить мне возможность вести генеалогические исследования на законном основании, как плановое задание (имелась в виду, в частности, подготовка капитального указателя литературы по генеалогии и истории семей)! Приведу еще несколько близких к цитате его слов, которые зафиксированы в моем дневнике за 5 февраля 1983 г.: "В Вас я вижу редкого уже готового, сложившегося специалиста в области генеалогии… Мы – великая держава, и мы должны для такого знатока, как Вы, создать оптимальные условия для продолжения начатого Вами дела, ибо дело это важно для нашей страны, для нашего народа... Ведь если это поручить Вам, такому энтузиасту, Вы же будете работать не за страх, а за совесть, не считаясь с затратами рабочего времени… Игра стоит свеч, даже если Вы сделаете эту работу только в пяти машинописных экземплярах, но мы найдем Вам издательство и опубликуем ее… Неизвестно, кто кого должен благодарить – Вы меня или мы Вас… Мы не только Вас поддержим, мы это дело Вам поручим, да потом еще с Вас и спросим» (курсивом здесь выделена слова, которые он сам акцентировал). В завершение он попросил, чтобы, вернувшись в библиотеку, я сразу же зашел бы к директору (им тогда был Леонид Александрович Шилов) и доложил бы ему о нашем знакомстве, так как тот, что было известно Н.М.Чернову, чуть ли не на следующий день должен был быть в Москве на приеме в министерстве.
Можно себе представить, каким счастливым и окрыленным покидал я дом Н.М.Чернова, – ведь то, что произошло, было похоже на чудо и, скорее всего, чудом и являлось! Так я, никогда не состоявший в Коммунистической партии и весьма далекий от того, чтобы разделять ее идеалы, неожиданно получил поддержку именно там, откуда никак не мог ожидать ее получить.
Н.М.Чернов сдержал свое слово. Когда 7 февраля 1983 г., перед отъездом из Москвы, я позвонил ему по телефону, чтобы попрощаться, он сообщил о том, что уже говорил обо мне с заместителем министра культуры РСФСР Василием Михайловичем Стригановым (библиотеки находились в ведении последнего), и велел уведомить об этом Л.А.Шилова…
Через несколько дней Министерству культуры РСФСР из ЦК КПСС.... было предложено предоставить мне возможность в плановом порядке заниматься генеалогией. Игнорировать предложения из столь могущественного в те времена учреждения не было принято, и я стал единственным научным сотрудником в СССР, официально признанным в качестве генеалога! Вспоминаю я эту историю не только потому, что это сыграло решающую роль в моей жизни, но и потому, что, в конечном счете, в дальнейшем поддержка со стороны Н.М. Чернова (память о котором я всегда верно чту) оказала огромное влияние на становление и развитие генеалогии как научной дисциплины в России.
Рано утром 8 февраля я уже был в библиотеке и первым делом явился к Ц.И. Грин, которая с большим вниманием и интересом и, я бы сказал, некоторой озабоченностью выслушала мою историю, а под вечер меня принял Л.А. Шилов, которому я доложил о своем неожиданном знакомстве с Н.М. Черновым, об активной поддержке, которую он решил оказать моим занятиям генеалогией, и о предстоящем разговоре обо мне, который ожидает его в министерстве в Москве, куда он действительно в тот же день и отправился в командировку.
Здесь следует сказать, что указание, «спущенное сверху», плохо вязалось и даже, можно сказать, шло вразрез с тем представлением о генеалогии, которое в те времена продолжало господствовать в начальственной среде. Включить генеалогию, хотя бы даже только в библиографической «упаковке», в план такого идеологического учреждения, каким была ГПБ, – в то время надо было иметь мужество решиться. Принятие решения, вероятно, надолго бы затормозилось: как 18 февраля, чуть ли не по секрету, поведала мне Ц.И.Грин, ход делу еще не дан, «проводятся консультации». Чтобы лучше понять контекст этих «консультаций», надо вспомнить о том, что говорилось выше о лишении меня почетного звания и так далее. Однако, благодаря настойчивости Н.М. Чернова, который взялся довести дело до конца, а также благодаря поддержке со стороны таких выдающихся историков, как Сигурд Оттович Шмидт и Валентин Лаврентьевич Янин, и известного и в те годы весьма влиятельного писателя С.В. Михалкова (по его заданию я тогда активно занимался его родословной), вопрос пришлось решить. В конце февраля Л.А. Шилов вызвал меня к себе и предложил изложить мои предложения и, в частности, составить проспект указателя литературы по генеалогии и истории семей, и вскоре подготовка этого капитального справочника была официально включена в мой научный план. Помню, как сорадовалась этому вместе со мною и Ц.И. Грин. Через некоторое время генеалогия стала единственной позицией моей плановой научной работы, и тем самым я стал первым в России официально признанным генеалогом par excellence.
Стенная печать
P.S. Автор этой публикации сейчас приболел, но мы надеемся, что вскоре вновь будем вместе и желаем Игорю Васильевичу скорейшего выздоровления и бодрости духа, новых творческих успехов на благо Российской национальной библиотеки!
