ШЛЯХТИЧ ЗАВАЛЬНЯ

Мой дядя [1] пан Завальня, [2] довольно состоятельный шляхтич на огороде, [3] жил в северной и дикой стороне Беларуси: его усадьба стояла в очаровательном месте; к северу, недалеко от дома, Нещердо, большое озеро, похожее на морской залив. В ветренную погоду в доме слышен шум вод, и в окно видать, как покрытые пеною волны поднимают вверх и вновь кидают вниз рыбацкие лодки. К югу – зеленеют кустами лозы низины, кое-где пригорки, поросшие берёзами и липами; на запад – широкие луга, а речка, бегущая с востока, пересекает эти окрестности и вливается в Нещерду. Весна там необычайно прекрасна, когда разольются по лугам воды, а воздух над озером и в лесах зазвенит голосами птиц, вернувшихся из тёплых краёв.

Пан Завальня любил природу, наибольшим удовольствием для него было сажать деревья, и потому, хоть дом его стоял на горе, уже за полверсты его невозможно было заметить, поскольку со всех сторон его скрывал лес, лишь взорам рыбаков на озере открывалось всё строение. С рождения был он наделён душой поэта и хоть сам не писал ни прозой, ни виршами, но любая сказка о разбойниках, богатырях, о чарах и чудесах чрезвычайно его занимала, и каждую ночь засыпал он не иначе, как слушая разные истории. Потому стало уже обычаем, что покуда он не заснёт, кто-нибудь из челяди должен был рассказывать ему какую-нибудь простонародную повесть, и он слушал терпеливо, хоть бы одна и та же история повторялась несколько десятков раз. Если кто приезжал к нему по какой-нибудь надобности, какой-нибудь путник или квестарь, [4] он принимал его как можно ласковее, потчевал, оставлял ночевать, исполнял все прихоти, одаривал, лишь бы только тот рассказал ему какую-нибудь байку, а особенно осенью, когда ночи долгие. И самым дорогим был для него тот гость, который имел в запасе много историй, разных былей и анекдотов.

Когда я приехал к нему, он очень мне обрадовался, расспрашивал о господах, на службе у которых я провёл столько лет, [5] рассказывал о своём хозяйстве, о берёзах, липах и клёнах, которые широко простёрли свои ветви над крышей его дома. Некоторых соседей хвалил, иных же порицал за то, что они занимаются лишь собаками, лошадьми да охотой. Наконец, после долгой беседы о том, о сём, говорит мне:

– Ты человек учёный, ходил в иезуитскую школу, читал много книжек, говорил с учёными людьми, должен знать много разных историй, расскажи же мне сегодня вечером что-нибудь интересное.

Мысленно припоминаю, чем бы похвалиться, ведь я ничего не читал, кроме историков и классиков. История народов – не слишком занимательный предмет для того, кого не интересует театр мира и персоны, что разыгрывают в нём разные сцены. Для моего дяди единственной историей была Библия, из светских же преданий он где-то вычитал, что Александр Македонский, желая узнать о вышине неба и глубине моря, летал на грифах и спускался на дно океана, [6] такая смелость поражала и занимала дядю: надо было и мне рассказать что-нибудь в подобном стиле, потому решил я начать с «Одиссеи» Гомера, ибо в этой поэме полным полно волшебства и чудес, как и в некоторых наших простонародных повестях.

Около десяти вечера, когда деревенские жители заканчивают работу, дядя после молитвы идёт почивать. Уже собралась вся челядь послушать новые повести, и он сказал так:

– Ну, Янка, расскажи ж нам что-нибудь интересное, я буду внимательно слушать, ибо чувствую, что сегодня скоро не засну.

Тогда я, чтобы мои повести были более понятны для слушателей, кратко поведал о самых главных греческих богах, богинях и героях, потом о золотом яблоке, о суде Париса и об осаде Трои. Все слушали с интересом и изумлением. Некоторые из челяди говорили меж собою:

– А было ли взаправду то, что ты рассказываешь? – после долгого молчания перебил дядя.

– Так когда-то верили язычники, ибо это было до рождения Христа. О существовании этого народа известно из истории, известно также и о его религии.

– И этому вас учат в школах иезуиты? На что ж это нужно?

– Кто учится, – отвечаю, – тот должен знать обо всём.

– Ну тогда рассказывай дальше.

И дальше я говорил без перерыва. Уже было за полночь. Домашние, расходясь, тихо повторяла меж собой:

Через некоторое время я услышал мощный храп моего дяди и, обрадованный по этой причине, перекрестился и заснул.

На другой день он как рачительный хозяин встал очень рано, пока я ещё дремал, успел осмотреть всё своё маленькое имение, а вернувшись в дом, подошёл ко мне и окликнул:

– О, как вижу, ваша милость любит спать по-пански! Вставай, для простых людей это грех, и тебя назовут гультяем! [7] А твоя вчерашняя история очень уж учёная. Хоть убей, не могу вспомнить ни одного имени этих языческих богов. Ну да она не последняя раз, погостишь у меня до весны и за долгие зимние ночи много чего расскажешь мне о том да о сём.

Во время моего пребывания в дому у дяди пришлось мне в течение почти пяти недель каждую ночь убаюкивать его пересказами поэм известных греческих или латинских классиков, но больше всего понравились ему проделки Улисса из «Одиссеи» во владениях Цирцеи и на острове циклопов. Порой говорил мне:

– А что, может, когда-то давно и бывали такие огромные великаны, только удивительно, что с одним глазом на лбу. Однако, что за хитрец этот Улисс: напоил, выколол глаз и выехал на баране.

Не мог он также забыть шестой песни из Вергилия, [8] где Эней спускался в ад. Частенько повторял мне:

– Хоть он был и язычник, но какие благородные чувства и любовь к отцу – идти в такое опасное место. Однако странная у них вера, у нас спасённые души идут на небо, а они выдумали себе царствие небесное так глубоко под землёю. Диковинные вещи!

Однажды, беседуя со мною, спросил он, давно ли я был в Полоцке.

– Без малого год не доводилось бывать в этом городе.

– Если как-нибудь поедешь туда, хорошо было б узнать у отцов-иезуитов, как учатся мои Стась и Юзь. О! нехудо быть учёным человеком! Вот! как ваша милость рассказываешь из разных книжек, того неуч и во сне не увидит! Хорошо всё знать. Будучи в Полоцке, я и моя покойная жена, вечная ей память, просили отца-префекта, чтоб не жалел розог.

О! это замечательные стихи, розга учит разуму и вере. Некоторые наши паничи, которых родители баловали, только и знают, что забавляться с конями и собаками, а придёт какой из них в костёл, так даже не перекрестится. Какая тут утеха родителям, только кара Божья!

Уже были первые дни ноября: я сидел у окна и в задумчивости слушал завывание осеннего ветра и шум берёз и клёнов, которые густо поднимались над крышей дома. Вихрь крутил на дворе жёлтую листву и поднимал её ввысь. Всюду тихо, только изредка забрешет пёс, когда идёт мимо прохожий или покажется из лесу зверь. Мысли мои были заняты какими-то печальными грёзами. Тут входит женщина, что была у моего дяди за хозяйку, она приходилась сестрой его жене-покойнице и пребывала уже в солидных годах. Увидев, что я задумался, сказала:

– Скучаешь ты у нас, пан Янка. Человек ты молодой, а подходящей компании тебе не находится. А может, уже и эти ночные байки опротивели? Немного потерпи, как только Нещердо замёрзнет, мимо нашего фольварка [10] через озеро пройдёт санный путь. О! тогда пан Завальня зазовет к себе много гостей, чтоб рассказывали, что кому взбредёт в голову.

Прошло несколько дней, ясными погожими ночами заискрились морозы. Озеро уснуло под покровом толстого льда, из облаков посыпал снег – и уж зима. Вдоль Нещерды появилась широкая дорога, по ней идут путники, тянутся в Ригу возы, гружённые льном и пенькою, на льду показалась ватага рыбаков. Мы с дядей любили частенько ходить к тоням [11] посмотреть на богатый улов рыбы, с этого ещё и та польза была, что он, проведя весь день на морозе, быстро засыпал, и я по ночам был свободен от обязанностей рассказчика. К тому ж чаще стали бывать у нас и заезжие гости, перед которыми дядя очень хвалил меня и иезуитские науки, рассказывая, что слышал от меня много новых повестей, да таких мудрёных, что и запомнить тяжко. Был и я рад гостям, поскольку кто-нибудь из них заступал моё место, а мне уж было приятней слушать, чем рассказывать.

Стоял хмурый вечер, небо было покрыто тучами, нигде ни звезды, падал густой снег. Вдруг подымается северный ветер, вокруг страшная буря и метель, окна замело снегом. За стеною, будто над могилой самой природы, завыли тоскливыми голосами вихри. За один шаг око ничего не видит, и собаки на подворье лают: кидаются, будто нападают на какого-то зверя. Выхожу из дома, прислушиваюсь, не подошла ли стая волков – в такие вьюжные ночи эти хищные звери часто ищут добычи, рыская возле деревень. Взял заряженное ружьё, чтоб хоть отпугнуть их, если замечу сверкающие волчьи глаза. Вдруг на озере послышались крики, несколько человек перекликались между собой тревожными голосами, будто не в силах помочь друг другу в страшной беде. Я возвращаюсь в хату и говорю об этом дяде.

– Это путники, – ответил он, – метель замела снегом дорогу, они заблудились на озере и не знают, в какую сторону податься.

Говоря это, он взял зажжённую свечу и поставил на окно.

Пан Завальня имел обыкновение делать это каждую вьюжную ночь. Как и у всякого доброго христианина, жила в его сердце любовь к ближнему, кроме того он был рад гостям, желая побеседовать с ними и послушать их истории. Заблудившиеся путники, завидев с озера свет в окошке, радовались, как измученные морскими волнами мореплаватели, когда углядят издалека в тёмной ночи свет портового фонаря, и съезжались все в усадьбу моего дяди, будто в придорожную корчму, чтоб обогреться и дать отдохнуть коням.

Ветер не стихал, и дом окружали снежные сугробы, похожие на высокие валы. Средь шума бури послышался скрип снега под нагруженными возами, стучат в запертые ворота и кричат:

– Рандар! Рандар! [12] Адчынi вароты; ахцi, якая мяцелiца, саўсём перазяблi, i конi прысталi, чуць цягнуць. Рандар! Рандар! Адчынi вароты!

На этот крик выходит батрак, недовольный, что приходится идти по глубокому снегу: