Не всякий читатель понимает белорусский язык, потому эти народные повествования, услышанные мною из уст простого люда, решил я записать, насколько смогу, в дословном переводе по-польски.

Путник этот был человек немолодых лет; хоть волосы его и поседели, но был он здоров и крепок. Рассказывая о своём прошлом, казалось, молодел; немного подумав, начал он так:

– Не байку расскажу пану, а то, что было взаправду и случилось со мной самим. Горьким бывает порой наше житьё, но если надеяться на Бога, то Бог смилуется и всё переменит к лучшему. Беда тому, кто в погоне за богатством продаёт свою душу пеклу.

Помню, во времена моей молодости был у нас пан К. Г. Злой это был пан, страх вспомнить о том, что он творил: хлопцев и девчат женил и замуж выдавал, не желая знать ни об их чувствах, ни о погубленном их счастье. Ни просьбы, ни слёзы не могли смягчить его; во всём вершил свою волю, а если что – сёк людей безо всякого милосердия, конь и собака были ему дороже, чем душа христианская. Был у него лакей Карпа, злой человек; и оба они, сперва пан, а потом слуга, продали свои души дьяволу – а было это так.

Появился в нашем имении неведомо откуда некий странный человек. До сих пор помню его наружность, лицо и одеянье: невысокий, худой, всегда бледный, нос большой, похожий на клюв хищной птицы, густые брови. Взгляд у него был отчаянный как у безумца, одежда чёрная и какая-то странная, совсем не такая, какую носят паны или попы; [1] никто не знал, был ли он мирянин, или монах какой, с паном говорил на каком-то непонятном языке. После открылось, что это был чернокнижник, который учил пана делать золото и другим сатанинским штукам.

Хоть я в то время и был совсем молод, однако должен был в свой черёд отбывать в имении повинность ночного сторожа, обходить все панские постройки и стучать молотком по железной доске. И вот как-то раз в самую полночь увидел я, что в покое пана горит огонь, и он там чем-то занят с чернокнижником. Все уже заснули, на дворе стояла тишина, над крышей панского жилья сновали туда-сюда нетопыри и какие-то чёрные птицы. Сова, усевшись на крыше, то хохотала, то плакала, как дитя. Меня охватил лютый страх, но как только я перекрестился и прошептал молитву, так сразу полегчало. Почуя в себе больше смелости, решил я тихонько подойти к панскому окну и поглядеть, что они там делают. Едва я приблизился к дому, как увидал у стены такое жуткое страшидло, что страх вспомнить – это была огромная жаба ропуха. Как глянет на меня огненным взором, я отскочил назад и побежал, как ошалелый, прочь. Остановился лишь сотни через две шагов и весь дрожал от страха. Понял я, что это чёрт в облике того страшилища охранял окна моего пана, чтобы никто не подсмотрел, что за тайные дела там свершались. Я произнёс «Ангела Господня», [2] но хоть летняя ночь была ясной и тёплой, дрожал, будто на морозе, слава Богу, что вскоре запел петух. Огонь в покое погас, и я, уже немного успокоившись, дождался восхода солнца.

Был и другой удивительный случай. Я рубил в лесу дрова, солнце уже клонилось к вечеру. Гляжу: идут по дороге пан с чернокнижником и вдруг повернули в густой ельник. Я, по любопытству, крадусь тихонько следом и прячусь за деревом, будучи уверен, что там должно свершиться какое-то чародейство. Всюду было тихо, только где-то далеко на трухлявом стволе стучал дятел. Вижу, на старом упавшем дереве сидит пан, рядом с ним стоит чернокнижник и держит за голову огромную гадюку, которая обвила ему своим чёрным телом правую руку. Не ведаю, что было дальше, ибо я утёк со страху.

Третий случай был ещё страшнее. Хоть сам я того и не видел, но слыхал от надёжных людей, говорили об этом по всей округе. Ополночь наш пан, тот чёртов гость и лакей Карпа взяли в хлеву чёрного козла и отвели его на кладбище. Рассказывают, будто выкопали они из могилы покойника, чернокнижник надел на себя чамарку [3] умершего, убил козла и его мясом и кровью приносил какие-то страшные жертвы. А что там делалось той ночью, нельзя вспомнить без ужаса. Говорили, что воздух заполнили какие-то страшидлы, жуткие звери, похожие на медведей, вепрей и волков, бегали вокруг и рычали так, что пан и Карпа со страху без чувств рухнули на землю. Не ведаю, кто привёл их в себя, но только после той страшной ночи чернокнижник пропал, и никто его больше не видел. Пан всё время кручинился, хотя было у него много золота и других богатств, каких только ни захочет; сделался ещё более лютым, никто ему угодить не мог, даже Карпу выгнал из имения.

Когда путник рассказывал это, были слышны перешёптывания слушателей: «Вот ужэ страх, так страх, аж мароз па скуры падзiраець». И дядя отозвался такими словами:

– Верно, он сперва был фармазоном [4] или побратался с безбожниками, а человек без религии на всякое готов. Но что ж дальше?

Путник рассказывал дальше:

– Карпа, высланный из имения, был отдан в работники одному зажиточному хозяину. Да там он больше мешал, чем помогал, ибо, с детства живя в имении, вырос ленивым, строптивым и непослушным. До эконома [5] часто доходили жалобы, и тот переводил его из одной хаты в другую, но Карпа нигде надолго не задерживался. В конце концов, он попросил эконома заступиться за него перед паном, чтоб дали ему хату и несколько десятин земли, дескать, если он сам станет хозяином, то будет более усердным. Пан согласился, и вот построили ему новую хату, отрезали лучшей земли, дали пару коней, несколько коров да другой скотины на развод. Наконец задумал он жениться. Но ни одна хозяйская дочка не хотела идти за него, потому что ни на Карпу, ни на его хозяйство никто надежд не возлагал – ведали все, что у него ни веры, ни Бога в сердце не было.

В той деревне, где жили когда-то мои родители, был у нас сосед Герасим. Человек он был старательный, во всём у него был достаток, служил пану хорошо и подати платил исправно. Была у него единственная дочка, Агапка. Красивая была девчина: свежая, румяная, как спелая ягода. Бывало, как принарядится да придёт на ярмарку с лентой в косе, в красной шнуровке [6] – светится, как маков цвет, все не могут на неё наглядеться. Каждый любил с нею поплясать, и дударь для неё играл охотней. Ах! признаюсь: и мне в ту пору она так запала в душу, что и сейчас вздыхаю, вспоминая её.

Понравилась она и Карпе, и решил он обязательно добиться её. Но, зная, что девушка его не любит, а родители не хотят себе такого зятя, и сватов, присланных от него, не приняли, он, чтоб настоять на своём, идёт к пану, просит, чтобы приказал Агапке идти замуж непременно за него. Родители ж её, проведав об этом, просили эконома и всю волость [7] заступиться, мол, Агапка ещё очень молода, не справится со всеми домашними делами, и хозяйство совсем придёт в упадок, можно ли чего хорошего от этого ожидать? По просьбе эконома и сельчан пан отложил свадьбу на другой год, а Карпе наказал, чтобы тот дал знать к этому сроку, какую прибыль получил и сколько денег заработал.

Любил и я Агапку, но о том, чтоб жениться на ней, и думать не смел. Боялся нарваться на панский гнев, да и с Карпой трудно было тягаться, он же был дворовый, водил близкую дружбу со всякими чаровниками и, если б только дознался о моём влечении к Агапке, так, верно, сотворил бы со мной что-нибудь злое. Потому я лишь скрытно в душе тосковал, просил Бога, чтоб эта невинная овечка не угодила в когти бешеного волка. Но всё случилось иначе.

Карпа, человек бессовестный и ленивый, идёт за советом к Парамону, самому страшному чаровнику в нашей околице, рассказывает ему про своё влечение к Агапке, про условия, которые пан назначил ему исполнить за год. Словом, просит, чтобы тот открыл ему способ, как можно быстро добыть денег, а сам он готов на всё, хоть душу дьяволу запродать, лишь бы только добиться своего.

Парамон достал из сундука какие-то зёрнышки, завёрнутые в бумагу, и, передавая их Карпе, даёт такой совет:

– Коли нет у тебя чёрного петуха, так раздобудь, накорми его этим зерном, и он через несколько дней снесёт яичко, не больше голубиного. Это яйцо ты должен носить целый месяц слева под мышкой. По прошествии этого времени вылупится из него маленькая ящерка, которую будешь носить при себе и каждый день кормить молоком со своей ладони. Расти она будет быстро, а по бокам у неё вырастут кожаные крылья. Через месяц она превратится в летающего змея. Будет он выполнять все твои приказы. По ночам в чёрном обличии будет приносить тебе жито, пшеницу и иное зерно, а если прилетит, полыхая огнём, то значит, принёс золото и серебро. Коли хочешь быть богатым, живи с ним в дружбе, ибо если прогневишь, он может спалить тебе дом и всё твоё хозяйство.

Карпа охотно исполнил этот безбожный совет. Выкормил жуткого змея, но скрыть эти чары было невозможно, ибо эта гадина не раз после захода солнца появлялась на глазах сельчан, что возвращались домой позднею порою. Однажды и я, ночуя при конях, что паслись на лугу, видел, как летело это страшидло, с шумом разбрасывая вокруг себя искры, будто раскалённое железо под молотом кузнеца, а над крышей карповой хаты рассыпалось на мелкие части и пропало. Небо в тот час было ясное, ни одной тучки на нём, и звёзды сияли на небесном своде. «О Боже! – подумал я. – Пред Тобою нет ничего тайного. Ты будешь судиёю дел людских, но люди не помнят об этом».

Уже через несколько месяцев Карпа стал богатеем. Когда придёт на ярмарку или в какой-нибудь праздник к арендарю, так в корчму входит, подбоченясь, красная шапка набекрень, голова вздёрнута, и сдаётся, что всё ему нипочём, деньги на стол мечет горстью, велит подавать всё, что только ему заблагорассудится, угощает всех и смело кричит, что пан ему, как брат родной, ни в чём не отказывает, и он всё сделает, что ему только захочется, что Агапка должна почитать за счастье, что может выйти за него замуж, ибо он за свои деньги может купить жену, какую только пожелает.

Агапка, слыша про это, заливалась слезами, ибо знала, что её выбор и желание родителей – ничто. Всё зависело от воли пана, а тот не имел ни милосердия, ни жалости. Также хорошо знала она характер и привычки Карпы. Порой слышала, как соседи говорят меж собой, что он уже побратался с Парамоном, что уж служит ему чёрт, который натаскал для него кучу денег. Не тешило юную девушку это богатство, ибо единственное сокровище, о котором она мечтала – чтобы жених её был работящим, добродетельным и набожным человеком.

Вот минул год. Карпа накупил в городе богатых подарков для пана и приехал на красивом коне напомнить про обещание. Послали за отцом девушки, приказали готовиться к свадьбе, да не медлить. Несчастный Герасим со своей женой рыдали над судьбою дочки и молились, чтобы Бог был ей заступником. Агапка же, чтоб ещё больше не растревожить родительскую скорбь, скрывала горе, что лежало у неё на сердце. Взявши свои любимые шёлковые ленты и несколько кусков тонкого полотна, что сама ткала, пошла она в церковь и, повесив всё это перед образом Пречистой Богоматери, со стоном пала на колени и залилась слезами; и все, кто был там, тоже не могли сдержать слёз. После молебна она утёрла слёзы и вернулась к родителям со спокойствием на лице, будто утешившись.

Сострадание и любовь к девушке превозмогли во мне всякий страх. Иду к дому, где жил Герасим. Нежданные мысли и смелые умыслы проносятся в моей голове. Решил укрыть её от тиранства и напасти где-нибудь в дальних краях. Подходя к деревне, встречаю Агапку. В одиночестве шла она по полю и со слезами на глазах пела печальным голосом простую благодарственную песню родителям за их заботу. Подхожу к ней, беру за руку, а сам в этот момент будто обезпамятел. Желая облегчить её терзания, предлагаю свою помощь:

– Агапка, ведаю я причину слёз твоих, знаю о страданиях отца и матери. Карпа, безбожный человек, подкупил пана, а выбор твой и волю твоих родителей бессовестно презрел. Послушай моего совета, коли имеешь хоть долю той привязанности ко мне, какую я чувствую к тебе и твоим родителям. На земле есть высокие горы, заросшие густым лесом; тёмные боры, что чернеют возле наших деревень, бескрайни, в их сень никогда не заглядывало человечье око, они тянутся без конца. Пойдём прочь из этих краёв, скроемся в этих диких чащах ото всех, кто нас знает. Я буду твоим защитником и проводником. Мир велик, найдём где-нибудь свой уголок, где можно укрыться. Есть на свете люди с добрым сердцем, которые дают приют беглецам, которых преследует суд, а мы ж не повинны ни пред людским судом, ни перед Божьим, и заработаем где-нибудь своим трудом на кусок хлеба. Господь добр, даст нам здоровья и сил, не оставит своей заботой в тех тёмных лесах.

Когда сказал я это, слёзы затмили очи мои.

Агапка, посмотрела на меня:

– Я люблю тебя, – отвечала она, – но принять совет твой не могу, ибо из-за меня пострадают родители. Пусть лучше я сама буду жертвой своего несчастия, лишь бы они были спокойны.

Сказавши это, она быстро пошла домой.

Я долго стоял на том месте, не зная, что делать. В отчаянии вернулся к своей хате. Как безумный, снова побежал в поле, бродил по лесам, ни за какое дело взяться не мог, всё забросил, чуть не помер от тоски.

Объявили о помолвке. [8] Наступило воскресенье, Карпа с Агапкой венчались в церкви. Он, весёлый и чванливый, стоял гордо, волосы на голове подстрижены по-пански, на шее шёлковый платок, боты блестят, одежда из тонкого сукна, такая, какую часом пан носит. Словом, если б кто не знал, что Карпа наш брат, за полверсты ещё снял бы шапку да поклонился. Она, наоборот, печальная, лицо бледное, переменилась вся, будто у неё тяжёлая сухотка, [9] слезы погасили блеск очей. И рассказывают, что свечи у молодых горели так тускло, что остальные со страхом посматривали на это, перешёптываясь между собой: «Не будет тут счастья. Житьё их затмится кручиной».

После венчанья Карпа с друзьями и молодой женой поехал на поклон к пану, а из имения – к дому родителей Агапки. Свадьбу сыграли Бог знает как. Карпа с детства был дворовым; наши деревенские обычаи уже казались ему смешными и были не по нраву. Не перескакивал он на коне через пламя горящей соломы, не произносили гости никаких ораций, [10] не пели свадебных песен, не звали даже дударя, и молодёжь осталась без танцев. В общем, свадьба в доме Герасима больше походила на похороны. И вскоре молодая пара с гостями поехала оттуда в свою хату. Там уже Карпа при каждом случае хвалился своим дворовым лоском да богатством и хотел, чтоб все перед ним угодничали.

Позвал дударя, швырнул ему, будто чиновник какой, несколько сребреников и приказал играть. Хорошо заплатил также и женщинам, чтобы пели; с принуждённой вежливостью, словно панич, просил хлопцев и девчат плясать. Не было там сердечности, а вот снеди да пойла – аж с избытком. Чарки с водкой почти без перерыва переходили из рук в руки. Шум в дому, музыка играет, молодёжь пляшет; он рассказывает про свою дворовую службу, про благосклонность, которую заслужил у пана. Одна Агапка была как убитая; было жалко на неё смотреть.

На дворе хоть и темно, но погода тихая. Уж полночь на чистом небе, Ситко [11] сменило положение. Захмелевшие от питья гости веселились. Внезапно будто молния осветила покой, и за стеною послышался какой-то странный шум. Потускнел огонь, освещавший хату, все замолкли и смотрели друг на друга. Карпа переменился в лице и, словно в забытьи, громко произнёс: «Прибыл мой гость» – и сразу же заговорил со своими приятелями о чём-то другом. Но после этого происшествия странная была перемена в доме; всех охватил какой-то непокой, некоторым из тех, что ещё не совсем опьянели, чудились странные и страшные видения, то на дворе, то в тёмных углах избы. Одному показалось, что с улицы в окно пялится какое-то обросшее волосами страшидло; другому почудилось, будто на печи сидит какой-то карла с огромной головой, чёрный как уголь; третьему привиделся тот чернокнижник, который учил пана делать золото и другим сатанинским штукам. Карпа, заметив тревогу некоторых гостей, смеялся и говорил, что это угар крепкой водки сотворил такие чудеса, приказал дударю играть и петь песни. Среди шума и гомона обо всём позабыли.

Отворяются двери: входит чаровник Парамон, окинул гостей сверкающим оком из-под густых бровей и ещё с порога молвил так:

– Поклон вам, почтенные други, пусть не покинет радость вашу весёлую компанию, а молодой паре желаю согласия, любви, богатства и всегда так же весело принимать и чествовать соседей и добрых друзей.

Карпа приветствует его и просит, чтоб садился на лавку, на лучшее место. Гости расступились, Парамон сел за стол, спиною опёрся о стену и горделиво оглядел всех, кто стоял перед ним. Карпа подносит ему водки и закуски.

– А где ж твоя Гапуля, хозяйка молодая? Или она так занята, или, может, не узнала меня? Я постарел, а она совсем молода, ей ещё надо научиться, как жить на свете.

Карпа подвёл Агапку. Парамон посмотрел на её печальное лицо.

– Не тужи, – говорит. – Поживёшь, полюбишь, и добре будет.

Аким, крестьянин из той же волости, крепостной пана К. Г., был когда-то с Парамоном в большой вражде. Будучи в хорошем настроении, потому как нос от водки не воротил, припомнил он распри старых времён, вышел перед Парамоном, засунул руки за пояс, отставил правую ногу и, глядя ему в глаза, гаркнул:

– А! Поклон!

Все посмотрели на Акима. Не рады, что он, захмелев от водки, осмелился шутить с Парамоном, боялись, кабы не вышло из этого какого несчастья. Все верили в силу чар Парамона, рассказывали, будто он не только может насылать на людей разные хворобы и безумие, но ежели захочет, так и целую свадьбу обратит в волков.

Парамон глянул на него с ядовитой усмешкой.

– А ты, – промолвил он с издёвкой, – так ловко подкрадываешься подчас к панским иль соседским чуланам или туда, где белят полотно, что тебя не только сторож не услышит, но и собака не унюхает такого гостя.

– Га! Я хорошо помню, как меня обвинили в краже полотна, – отозвался Аким, – и ты ворожил на решете, называя имена всех крестьян волости. [13] Решето повернулось на моём имени и на имени Гришки-дударя. Жена эконома поверила твоим чарам, и нас тогда немилосердно высекли. А потом открылось, что эти мучения мы претерпели безвинно. Подлы твои дела, и в чародействе твоём нет никакой справедливости!

Тут откликнулся и дударь Гришка:

– Га! Так, помню и я. Следовало бы тебя палкой отблагодарить за твои лживые чары, да так, чтоб ты с земли не встал.

Парамон не мог снести, что его чародейство называют ложью. Глаза заискрились, покраснел весь, вскочил с лавки. Все всполошились. Карпа хватает его за шею и просит, чтоб простил их, мол, пьяные и сами не помнят, что говорят. Видя эту ссору, подбегает и Агапка, хватает его за руку, извиняется, что у них в доме нанесли ему такую обиду, и просит простить. Также Акиму и Гришке велит, чтоб они забыли о прошлом и помирились с ним. Карпа ставит на стол водку и умоляет, чтоб, выпивши друг с другом по чарке, они забыли, что было в давности.

Чаровник немного успокоился.

– Добро, – говорит, – я помирюсь, не тревожьтесь. Не стану я прерывать пляски в вашем доме, наоборот, сделаю так, чтоб они стали ещё веселее. Пусть Гришка весело играет на дуде, а Аким пляшет, – и с хитрою усмешкой добавил: – Ну, идите, просят нас хозяин и молодая хозяйка выпить друг с другом по чарке водки. Ещё петух не пел: теперь самая пора повеселиться.

Карпа, Агапка и гости горячо просят Акима и Гришку, чтоб они сели за стол с Парамоном. Аким не отказался от водки, да и Гришка по его примеру. Приняли они из рук Парамона по рюмке, потом ещё раз повторили.

– Мир! Мир и согласье меж нами, – кричали гости. – Столы ломятся от угощений, вдосталь и закуски, и питья, давайте ж пить, гулять да желать молодым богатства, здоровья и долгих лет.

Запели песни. Гришка надувает кожаный мех своей дуды, под музыку и пенье пляшет молодёжь. Парамон задумчиво, с насмешливой миной поглядывает то на дударя, то на Акима. Некоторое время продолжаются дружные и весёлые танцы. Но внезапно Гришка начинает бешено наигрывать казачка. [14] Гости кричат, просят, чтоб играл «Цярэшку», [15] запевают: «Цярэшкi бiда стала, з кiм яго жына спала». Он не обращает на это внимания, никого не слушает, а всё играет и играет своё, безо всякого лада. Тут Аким выбегает на середину и начинает, как бешеный, плясать неведомо что. Дивятся все, глядя на него, не понимают, что с ним стряслось: глаза вытаращились, лицо преобразилось. Просят одного и второго, чтоб один перестал играть, а второй плясать. Ничто не помогает, никаких просьб не слышат, помешались оба. Хотели удержать Акима – тот, бормоча что-то непонятное, вырывается, снова пляшет, а дударь играет беспрерывно. Парамон глядит на них из-за стола и громко смеётся.

– Не трогайте их, – говорит, – пускай повеселятся, в другой раз не захотят задираться со всеми подряд.

Карпа просит, чтоб простил им и приказал остановиться.

– Пусть ещё погуляют, – отвечал Парамон. – Будет им наука, дабы впредь уважали и почитали людей, что умнее их.

Долго мучились дударь с Акимом от этой одури. Уже и полночь минула, и во второй раз пропел петух. Наконец, Гришку оставляют силы, выпускает он из рук дуду и, сомлевши, падает на землю. Аким качается, весь почернел, будто перед смертью. Натешившись местью, Парамон что-то прошептал, дал им воды и, когда они угомонились, чаровник взял шапку, поклонился хозяевам и пошёл домой.

Этот происшествие нарушило всё веселье. Гости один за другим благодарили хозяев за радушие и, желая богатства и счастливых дней, выходили за двери.

Тут пан Завальня перебил:

– Говорят, что встарь, когда люди больше заботились о славе Божьей, таких колдунов сжигали на огне либо топили в воде. [16] Слышишь, Янка, что делают люди, когда побратаются с дьяволом? На свете надо быть осторожным, я в своей жизни слыхал о множестве таких зловредных чаровников, каким был Парамон.

– Может, дядюшка, делал он это с помощью каких-то ядовитых трав, может, подлил дударю и Акиму в водку белены или другого ядовитого зелья, что доводит человека до безумия?

– Не травы такое сотворяют, а сила бесовская. И плохо, что учёные люди порой не очень в это верят. Я сам знавал одного панича, который судил обо всём так, будто никогда не учил ни Катехизиса, [17] ни десяти заповедей Божьих. Но что ж дальше?

– После свадьбы Карпа зажил не по-нашему: в скором времени построил новый дом с большими окнами, завёл сад, где цвели вишни и яблони, и жильё его больше походило на шляхецкую усадьбу, чем на простую избу. Чванства ради посадил под окнами такие же цветы, как растут в панском саду, и с которых нет никакой корысти. Агапке запретил носить шнуровку и платок на голове, а наказал одеваться в ситцевые платья, что носят шляхтянки. Не хотела она менять свой наряд, знала, что все, увидя её в дворовой одежде, будут называть ленивой, но пришлось ей смириться с его волей и в таком уборе заниматься цветами – батраков у Карпы было много, было, кому идти с серпом на жатву. Имел Карпа деньги, имел и уважение, сам пан бывал у него в гостях, но разве ж в этом счастье? Всегда он был неспокоен в мыслях своих, ни одному батраку никогда не сказал ласкового слова, и Агапка не могла ему угодить. Её редкая улыбка казалась ему издёвкой, её кротость он называл глупостью, её скромность и молитвы, которым научила мать, были для него несносны. То прикажет, чтоб ни с одним батраком не разговаривала, то гневается, что она нерачительная. Бог знает, чего хотел. Порой ругал свою жену, что она ленивая, а сам сразу после захода солнца шёл спать и не хотел, чтобы она занималась до позднего часу какой-нибудь работой или молилась. Иногда ополночь вскакивал с постели и у дверей либо через окно говорил неведомо с кем, или выбегал за двери и незнамо где пропадал, аж покуда петух не запоёт.

Были у него приятели, которым он давал деньги и с которыми заливал свой непокой водкою; бывало, что по несколько дней не видали его дома.

Однажды, когда челядь после дневной работы пошла спать, Агапка сидела в комнате одна и поджидала мужа. Вдруг будто молния осветила стены, и снова стало темно. На неё нападает какая-то тревога. Будто боясь чего-то, осматривает она тёмные углы. Кот, фыркая, отскочил от дверей и, ощетинившись, застыл посреди хаты, беспокойно поблёскивая глазами. И тут заходит молодой мужчина, красиво одетый, на руке золотые перстни, подпоясан широким красным поясом. Агапка вглядывается в незнакомое лицо, что казалось довольно приятным – только взгляд его был таким пронизывающим, что становилось страшно.

– Поклон молодой госпоже, – говорит незнакомец. – Что ж ты сидишь одна, будто сирота какая? Гляжу, не припомнишь меня, но я тебя часто видел и хорошо знаю. А где же Карпа, муженёк твой?

– Не ведаю: третий день, как его не вижу. Где-то у знакомых, а может, в город поехал. Слышала, что-то говорил об этом.

– Что ему делать в городе? Всё гуляет себе, не умеет пользоваться счастьем. Золота и серебра скопил много, да что проку? Мог бы творить чудеса, мог бы построить дом лучше, чем этот, такой, про какие старики в сказках бают, чтоб весь светился золотом и серебром да чистым золотом крыт был. Мог бы разбить сад, как тот, где спели золотые да серебряные яблоки и пели райские птицы; под окном росли бы у него цветы – ярче, чем звёзды на небе. Вот этот кот, мурлыча, сказывал бы ему дивные старинные преданья. Съехалось бы много панов поглядеть на такое диво, и зажил бы он лучше короля. Ты молодая, красивая и куда умней его, начинай же хозяйствовать сама, а я буду тебе помогать, и мы удивим весь свет.

Говоря это, он сел на лавку подле неё.

Агапка, глядя ему в глаза, спросила:

– Давно ли ты знаком с моим мужем?

– С самого детства знаю его. Я странствую по свету и служу удачливым людям. Нынче удача с тобой, тебе хочу усердно послужить.

– Кто ж ты такой, и как тебя звать?

– На что тебе знать моё имя? Я друг тебе. Согласись только на мои желанья, прими лишь услуги мои, а после и узнаешь про всё. – И, рассыпая по полу золото, глянул на Агапку и добавил: – Видишь, что могу?

– Денег мне не надо, я хочу лишь покоя души своей, да хранит меня Пречистая Мать Сиротинская. [18]

Едва вымолвила имя Матери Божией, – вспыхнул он огнём и пропал во мгновение ока. Агапка с пронзительным криком выбегает за двери падает без чувств. От этого крика просыпаются домашние и бегут ей на помощь. Находят в сенях – лежит как неживая, едва смогли вернуть ей дыхание. Вся та ночь прошла без сна, не спала Агапка, и при ней сидели домашние, тревожась за её здоровье.

Рано поутру вернулся домой Карпа. Когда ему рассказали про случившееся, он переменился в лице и долго ходил туда-сюда, встревоженный и задумчивый. Наконец, подошёл к жене и говорит:

– Что же ты натворила? Коли посеяно, так надо и жать, а иначе – людской смех и несчастье.

– Не сеяла я того злосчастного семени, – отвечает она, плача. – И лучше помереть, чем убирать такой урожай.

Он кинулся на неё с кулаками, но Агапка выскочила за двери и спряталась, покуда не прошла его злость.

Карпа совсем забросил хозяйство и редко посылал на панщину [19] своих батраков. Эконом смотрел на это сквозь пальцы и всё ему прощал, ибо тот заявил пану, что хочет быть вольным, и обещал большие деньги, чтобы выкупить себя и землю, на которой жил.

Однажды вечером Карпа по своему обыкновению вскочил, подошёл к окну и в задумчивости сидел возле него. Слышно было, что он разговаривает сам с собою. Жена просит его, чтобы успокоился, а он лишь бросил в ответ:

– Вернусь утром, – хлопнул дверью и пошёл неведомо куда.

Агапка позвала к себе женщину, ибо боялась ночевать одна. Лишь только задремала, чует, что кто-то коснулся её руки горячей ладонью. Открыла глаза и видит: стоит перед ней тот мужчина, что недавно напугал её. Одет странно, глядит на неё, и очи его горят, как две свечи, шапочка на голове и пояс, которым он подпоясан, красные как уголь или раскалённое железо. Агапка оцепенела от страха, едва смогла поднять руку, чтоб перекреститься. И он тут же исчез. Разбудила Агапка свою товарку и рассказала ей про это страшное видение. Проговорили некоторое время, а когда успокоились, снова явился перед ними этот призрак и вновь пропал, как только помянули имя Иисуса и Марии. Тогда встали с кровати, зажгли огонь и молились, покуда петух не запел.

Ещё до восхода солнца посылает Агапка женщину к своим родителям, чтоб рассказала им об этих ужасах и попросила их навестить дочку и посоветовать, как ей быть в такой беде.

По всей волости разошёлся слух о том, что змей несколько раз пугал Агапку, являясь к ней в разных обличьях. Карпа же божился, что все эти вести лживые, что будто жена его тронулась умом, а может, дьявол и впрямь приходит к ней за какие-то её грехи.

Когда солнце уже клонилось к закату и в поле окончили работу, Герасим со своей женой пошли проведать свою дочку. Агапка, как увидала их в окно, радостно выбежала навстречу, привела их в дом и со слезами рассказала о своих страданиях, о переменах в жизни мужа, о том, как змей, который ему служит, являлся ей в обличии человеческом.

– Ну вот, – отвечал Герасим, – когда я ещё перед свадьбой сказал эконому и другим дворовым людям, что Карпа вырастил себе змея, который носит ему богатство, так те насмехались и издевались надо мной, говорили: «Глупый, дурной мужик, плетёшь невесть что». А когда дошло это до пана, так он разгневался и сказал: «Слушай, хам, коли будешь повторять эти бредни, получишь сотен пять розг, и полголовы обрею, как сумасшедшему». Что ж они теперь на это скажут?

Мать, плача, говорит ей:

– Скоро с поля уберём, тогда сразу пойдём к Пречистой Богоматери Сиротинской. Уговори и его, чтобы шёл с нами и исповедался там. Бог смилуется. А вот это у меня освящённые травы и церковное кадило, будешь каждый вечер окуривать покой, и, может, Пан Бог даст, всё будет хорошо.

Так сидели они, беседуя о том, о сём, а Карпы в то время в доме не было. Уже и сумерки, в комнате потемнело. Ночь была тёплая, небо чистое, а воздух такой тихий, что сдаётся, волос не колыхнётся на голове. После ужина одни работники, пользуясь хорошей погодой, пошли ночевать в поле, при конях, другие же – в одрину, [20] на свежее сено. Только Агапка с родителями остались в доме и всё никак не могли закончить разговор. Было тихо, лишь то и дело потрескивал фитиль догоравшей свечи. Через некоторое время Агапка раздула огонь и бросила на яркие уголья освящённые травы. И тут вдруг сразу же из-за стены раздался шум, будто поднялся яростный ветер, и яркий блеск пробежал по хате. Задрожали все.

– Это он, – испуганно вскрикнула Агапка.

Притихли и, шепча молитвы, ждали, что будет дальше. Вдруг один из стоявших у печи горшков подскакивает вверх, падает на пол и рассыпается на мелкие черепки. Жбан с квасом, что стоял на лавке, вскакивает на стол, со стола падает на землю и разлетается на осколки. Кот перепугался, глаза заискрились, и он, фыркая, спрятался под скамейку. Разная домашняя утварь начала летать из угла в угол.

Герасимова жена быстро сняла с себя медный крестик, освящённый когда-то при отпущении грехов в Юховичах [21] во время Юбилея, [22] и надела на шею дочке.

– Пусть он будет тебе защитой, – сказала она. И только набожная женщина вымолвила эти слова, как мелкие, словно град, камешки стали вылетать из тёмных углов и отскакивать от стен, а из-за печи летели камни по несколько фунтов, [23] но родители с дочкой, призывая на помощь Пречистую Мать, невредимыми выбежали за двери.

Собралась вся челядь, все со страхом и изумлением смотрели на дом. Из окон и от стен летели разной величины камни, никто туда и приблизиться не смел. Все стояли, глядели на это диво и не ведали, что делать.

Минула полночь, запел петух, пальба вроде стихла. Однако никто так и не отважился войти в дом. Челядь ждала восхода солнца под открытым небом, а Агапка пошла с родителями к их хате.

Когда солнце было уже высоко, скотину выгнали в поле, а батраки, одни с косами, другие с сохами, вышли на работу, приезжает Карпа. Дом стоит пустой, встретил одну только женщину, которая пришла с поля, завидев, что возвращается хозяин. Спрашивает у неё, что тут творится и где жена? Та поведала ему всё, как было. Карпа перепугался, изменился в лице.

– Она сгубила меня, – закричал он и сразу пошёл к чаровнику Парамону.

Весть о происшествии в тот же день разлетелась по всей округе. В панском имении одни поверили, что всё это сотворила сила сатанинская, другие ж смеялись и говорили, что это просто чьи-то проказы. Герасим рассказал обо всём приходскому священнику, просил, чтобы он в тот же день приехал в усадьбу Карпы и освятил дом, в котором чёрт свил себе гнездо.

К вечеру со всей волости собрался любопытный люд, чтоб посмотреть на это диво. Пришёл эконом и с ним много молодых удальцов из имения, которые, не веря в бесовскую силу, надеялись словить какого-нибудь озорника. Несколько из них, самые смелые, отворили двери и хотели войти в хату, но едва переступили порог, как с криками кинулись назад, ибо вылетевший камень так зашиб одного из них, что тот едва очнулся. Народ, глядя на эти чудеса, стоял вдалеке от дома, а камни оттуда сыпали всё гуще.

Карпа от горя изменился весь, будто обезумел и, проклиная жену, соседей и домашних, хотел ворваться в дом, но ему не дали. Парамон, стоявший рядом, что-то шептал, но уже не мог помочь своими чарами. Пан К. Г., охваченный любопытством, тоже приехал, но, не смея приблизиться к хате, приказал окружить её и ждал, чем закончатся эти страсти.

А вот приехал и поп, облачённый в ризу, свершил святой обряд, но едва хотел подойти к стенам со святой водой, во мгновение ока весь дом охватило пламя, и постройка быстро рухнула.

Изумлённые люди, глядя на такую месть злого духа, пожимали плечами, и все, кто сохранил ясность мысли, с тревогой покидали пепелище, где остались лишь угли и дымящиеся головешки. Поп возвращался домой опечаленный, сожалея о неразумности своей паствы. Парамон, уходя, тряс головою и ругал несчастного Карпу: «Добро дурню: як паслаў, так i выспаўся». По всей околице, в каждой хате и в панской усадьбе, ещё долго говорили об этом происшествии.

Карпа после того страшного пожара подевался неведомо куда. Пропал и уж больше не навещал ни своих приятелей, ни тестя, ни жену. Разное про него думали. Одни говорили, что он связался с лиходеями, что перегоняли краденых коней из Беларуси под Псков или в Великие Луки. Пан даже посылал за известиями арендаря жида Хаима. Другие селяне рассказывали, что встречали Карпу безумным, и он убегал от их голоса в лес, как дикий зверь.

Прошло несколько недель. Один охотник, выслеживая уток, шёл с выжлецом [24] мимо озера. День был пасмурный, волны шумели у берега. Издали увидел он на песке у самой воды чёрную стаю воронов. Выстрелил. Вороны взлетели и скрылись в бору. Подошёл ближе и видит выброшенный водою труп, который волна еще поркывала пеною. Он сразу же сообщил в имение. Дали знать в суд. Трудно было понять, чьё это тело, но одежда и перстень на руке помогли опознать Карпу. Так он, несчастный, окончил свою жизнь. Без молитвы и без попа там же на берегу труп зарыли в землю.

Тут путник умолк.

– Поведай же, – сказал пан Завальня, – что стало с Агапкой?

– Агапка несколько лет жила при родителях, от тоски и пережитых ужасов здоровье её ослабело. После смерти родителей и она угасла, как свеча. Царствие ей небесное. Её добродетельная и целомудренная жизнь была примером для всех женщин нашей околицы. Хоть было это давно, но и теперь ещё там, где она со слезами поливала цветы, зеленеют вишни и яблони, и цветы те распускаются каждую весну, девчата в праздничные дни плетут из них венки и украшают ими образ Пречистой Богоматери.

– Почему ж ты не женился на ней, когда она была уже вдовою? – спросил пан Завальня. – Ты же ещё раньше любил её, была б у тебя прекрасная жена. А хорошая жена – самое дорогое сокровище, ибо где в доме любовь и согласие, там и благословение Божие. Вот и я живу потихоньку, слава Богу, а ведь порядок в хозяйстве наводили мы вместе с моей покойницей.

– После той невесёлой свадьбы я просил пана, чтоб позволил мне пойти в чужие края, где легче добыть денег для поддержания хозяйства и для оплаты податей. Думал, что коли буду далеко, скорей забуду всё то, что долго стояло пред моими очами и наводило тоску. Несколько лет я бродил по России, около Новгорода и Старой Руссы, был даже под самым Петербургом. Трудился на самых тяжёлых работах – там, где через болота и дикие леса прокладывали дороги, копал глубокие канавы, порой весь день стоя в воде. Всё это, слава Богу, перенёс, не подорвав здоровья, и вернулся домой с деньгами, тут-то мне и рассказали об ужасной судьбе Карпы и о смерти несчастной Агапки.

– А жив ли ещё Парамон?

– Помер без исповеди, и могила его в поле без креста.

– Ну что, Янка, как тебе понравились наши нехитрые повествования? Они правдивые, и их легче понять, чем истории про древних языческих богинь и божков, что ты мне рассказывал. Такой байки никто не запомнит, разве лишь человек учёный.

– Я люблю такие рассказы, в народной фантазии немало истинной правды.

Пока пан Завальня говорил со мною, челядь переговаривалась меж собой: «Вот добры, дак добры, усю ноч бы ни спаў да слухаў».

– Ну, теперь будем слушать, что нам поведает твой товарищ, – сказал Завальня, – Да чтоб случаи из твоей жизни, и чтоб были страшными и занимательными.