КУЗНЕЧИХА АВГИНЬЯ

Пока мы беседовали, в комнату вошла панна Малгожата, [1] что была за хозяйку у моего дяди.

– Ах, ах! – заахала она. – что деется на свете!

Дядя глянул на неё с удивлением:

– В чём дело? Что там случилось?

– Пришла жена кузнеца Авгинья; какие она чудеса рассказала, вспомнишь, так страх берёт.

– Проси её сюда, пускай и нам расскажет, интересно послушать, что там за чудеса на свете.

Заходит Авгинья. Была это женщина с живым характером, словоохотливая и кума всей околицы.

– Про какие ты там чудеса рассказывала панне Малгожате, что она пришла к нам сюда со стонами да с тревогой на лице?

– Ах, паночек! Ещё какие чудеса, страх вспомнить. Сегодня только лишь приготовила я обед и закрыла печь, как заходит в хату убогий старичок, седой, как лунь. Сел на лавку, прочёл молитву. Поставила ему на стол миску капусты. Когда окончил обед, спрашиваю:

– Из каких краёв привёл Пан Бог старинушку?

– Из далёких, – отвечает.

– А что слыхать на свете?

– Новости очень плохие, – говорит. – У одного богатого человека случилось чудо неслыханное. Сын его едва родился, сразу сел и закричал громким голосом: «Дайте мне есть!» Перепугались все, однако ж отрезали ему половину хлеба, а он тотчас проглотил её, вскочил с места и кинулся к двери. Там стояла кадка, полная воды. Он запрыгнул в неё и нырнул. Все кинулись спасать, а вытащили оттуда рыбину. Положили её на стол и долго разглядывали в задумчивости. Сбегали за попом. Тот сразу приехал и лишь только перекрестил эту рыбину, как она вновь превратилась в младенца. Окрестил его поп. Сын растёт, но всегда холодный, будто рыба. Старые люди говорят, что когда он просил есть, то не хлеб ему надо было давать, а камень, ибо теперь будет неурожай и голод. И плохо, коли он вырастет холодный, как рыба, а сохрани Бог, если ещё умным станет, много бед натворит.

– И ты веришь этому? – спросил дядя. – То, верно, где-то отливали колокола, а чтоб были они звучнее, разнесли такие враки по свету. Разве ж может дитя превратиться в рыбу и расти холодным как покойник?

– Да какие там колокола, пан? У нас повсюду в церквях колокола ещё целые. Медные колокола бьются не так легко, как горшки.

– Янка, ты веришь таким историям? – сказал дядя, обращаясь ко мне.

– Мне сдаётся, дядюшка, что такие фантазии создаются людьми от печали и тяжких страданий.

– Может, и так. Расскажи нам, Авгинья, что ещё слышно.

– Варька Плаксуниха померла.

– Вечная память. Это не новость: люди рождаются и помирают.

– Но померла всё ж по-христиански. Исповедовалась и причастилась. Слава Богу, в Полоцке она переменилась.

– Разве это была великая грешница?

– О! Я обо всём знаю. Как жила её мать! Да и она сама, уж пусть Пан Бог не помянёт ей грехов, имела родимое пятно на губе, которое много ей навредило.

– Ты должна знать об этом доподлинно, ведь тебе всё рассказывают открыто.

– Я во всей этой околице крещу детей, тут всюду мои кумы, все меня любят, каждая рада со мной поговорить, потому я и знаю обо всём – кто что делает да как живёт. Мать Плаксунихи была славной чаровницей. Неужто пан про это не знает?

– Ничего не знаю. Расскажи мне про мать и дочку.