БУРЯ

Пока дядя со слепым Франтишеком беседовали, вспоминая разные случаи из своей жизни, наступил вечер. В декабре день короток, после обеда прошло не так много времени, а в комнате уже потемнело, и за стеной вдруг послышался шум ветра.

– Погода меняется, – сказал дядя, глядя в окно. – На небе густые облака, не видать ни одной звезды, и месяц теперь поздно всходит; ночь будет тёмная, ветер дует, видать, северный, ибо мороз ничуть не ослаб.

Буря всё усиливалась; ветер поднял снег в воздух; беспросветная мгла и ночная тьма покрыли всю землю, у дверей и окон быстро намело высокие сугробы.

– Сейчас люди возвращаются с Полоцкой ярмарки, – сказал дядя. – На озере уже, верно, замело дорогу.

Говоря это, он поставил на окно свечу.

Тут на дворе начали лаять собаки. Дядя надел шубу и сам пошёл послушать, не раздадутся ли голоса путников, заплутавших на озере. Но быстро вернулся, говоря:

– Надо сделать иначе, а то буря подняла в воздух столько снега, что огонь в окне едва виден.

Сказав это, он зажёг в фонаре свечу и вдвоём с батраком накрепко привязал его к высокой жерди возле самых ворот.

Зайдя в комнату, сказал Франтишеку:

– Моё жилище как порт на морском берегу; должен я в каждую бурю спасать от беды заплутавших путников.

Когда он произнёс это, панна Малгожата, что тоже была в комнате, не могла больше скрывать своего гнева, давно накопившегося на всех этих гостей, что Бог знает откуда собираются на ночлег, вводя хозяев в неслыханные расходы и беспокоя по ночам.

– Соберётся тут целая ярмарка, – сердито сказала она, – уже невозможно спокойно заснуть. Всё здоровье истратила.

– Ты, милостивая пани, гневаешься, ибо ничего не понимаешь, – ответил дядя. – А может, пан Мороговский с детьми в дороге? Такая буря! Не дай Бог, случится какое-нибудь несчастье.

– Я сама слышала, что Мороговский обещал приехать на самую кутью, а это только завтра будет. Сегодня он ночует недалеко от Полоцка.

– Это, милостивая пани, не твоя забота. Я лучше знаю.

– Не моя забота? Так ведь мне ж приходится думать, чтобы был напечён хлеб и обед приготовлен, чтоб было чем накормить толпу этих бурлаков, [1] бредни которых ты так любишь слушать. Скоро самим по миру пойдём.

– Ты, милостивая пани, не знаешь ни веры, ни любви к ближнему, – сказал дядя с гневом. – Жалеешь для людей хлеба, забывая о том, что всё, что у нас есть – от Бога, и за дары земные приобретаем мы спокойную совесть и надежду на доброе будущее. На тот свет мы с собой ничего не заберём, и тяжко грешат алчные, что не верят в Провидение Господнее.

Панна Малгожата вышла из комнаты. Мой дядя обратился к слепому Франтишеку:

– Слышишь, пан Франтишек, как порой люди жалеют чужого, а своё им, наверно, вообще дороже жизни. Им кажется, что они никогда не умрут; на целую вечность хотят обеспечить себя на этой земле. Не так думали мои родители (царствие им небесное). Помню, когда мне было ещё не больше восемнадцати лет, мой отец купил в Полоцке сукна, локоть стоил тогда пять злотых, [2] приказал пошить мне капот, [3] дал пояс и сказал такие слова: «Иди по свету, ищи свою судьбу, твои предки не оставили нам имения, и нам нечего оставить тебе в наследство. Благославляю тебя, зарабатывай на кусок хлеба и будь добрым человеком: Провидение Божие тебя не покинет. Люби ближних и живи в согласии с людьми. А коли встретятся тебе в жизни горести, сноси их терпеливо. Станешь служить, будь верным и трудолюбивым, всегда помни пословицу: как постелешь, так и выспишься. Коли милосердный Бог даст тебе хорошую судьбу и сделает распорядителем своих земных даров, не жалей их для ближних, помни, что милостивые помилованы будут и унаследуют царствие небесное». [4]

Потом, увидав слёзы на глазах моей матери, сказал:

– Ты не плачь, милостивая пани, в молодости потерпит, и будет счастлив.

Приняв благословение и всегда держа в памяти отцовский наказ, с узелком за плечами и с посохом в руке оставил я родительский дом.

Перво-наперво направился к комиссару [5] князей Огинских просить протекции. Тот принял меня на службу, приказал приучать руку к письму и учиться регистратуре. И я в скором времени понял весь этот порядок, своей старательностью всегда старался заслужить хорошую репутацию. С интересом слушал разговоры о хозяйстве и, когда уже почувствовал, что и этим могу заняться, попросил пана комиссара, чтоб через его инстанцию получить место эконома в каком-нибудь княжеском фольварке.

– Ты ещё молод, – сказал комиссар. – Чтоб вести хозяйство в имении, одного старания мало, нужно иметь побольше опыта, хорошо знать свойства земли, где какое зерно посеять, знать время, когда сеять горох, пшеницу, ячмень или овёс, а что трудней всего: предвидеть перемену погоды, когда настанет час сенокоса. О! тут хозяину надо показать разум, чтоб скошенная трава не сгнила на лугах.

– Добродий, – говорю я, – ведь каждый же хозяин учился на практике, а коли не хватит мне прозорливости в каких-нибудь трудных делах, спрошу совета у людей, которые старше и опытней.

– Хорошо, пан Завальня, – сказал комиссар. – Поговорю об этом с князем, только смотри, чтоб мне не пришлось краснеть за тебя.

– С Божьей помощью оправдаю рекомендацию пана комиссара.

Вскоре мне дали место эконома в имении Могильно. [6] Назначили мне тридцать талеров [7] годовой пенсии, позволили держать пару лошадей специально для разъездов по деревням, и я приступил к своим обязанностям с великим усердием, чтобы оправдать рекомендацию пана комиссара и заслужить хорошую репутацию и благосклонность у князя.

Милосердный Бог благословил мои труды заботы и старания. Наступило лето; на полях всё уродилось хорошо, жито выросло такое густое и буйное, что когда человек шёл по дороге через ржаное поле, то едва можно было увидеть его шапку. На пшеницу, овёс и ячмень любо было глянуть. Всюду колосья качались на ветру, будто волны на озере.

Однажды, когда солнце уже клонилось к вечеру, я был на лугу, где работники проворно сгребали сено. Я хотел, чтоб ничего не оставалось на завтра, ибо над лесом показались тучи, и вдалеке слышался гром. В это время князь на коне возвращался с охоты через имение Могильно и тешился, видя всюду на полях хороший урожай. Он подъехал к работникам, и я слышу – зовёт меня к себе:

– Пан Завальня! Пан Завальня, подойди, милостивый пан, ко мне!

И я, как мог быстро, подбежал к нему.

– Очень меня всё радует, – сказал князь. – Ты старательный и хороший хозяин; любо посмотреть – в этом имении урожай намного лучше, чем в остальных.

– Милость Божья, ясновельможный князь, – отвечаю, – лето тёплое, и дождик довольно часто орошал землю. Надеюсь, и обмолот не подведёт, жито отцвело хорошо.

– Это правда, что лето хорошее, но при этом вижу и хорошее старание. Спасибо, спасибо, пан Завальня.

Сказавши это, князь поехал дальше, а я вернулся к работникам.

Через несколько дней после того случая комиссар поздравил меня, ибо князь приказал прибавить к моей пенсии ещё десять талеров. И с тех пор, получая ежегодно сорок талеров, я мог жить спокойно и родителям своим помогал, покуда Бог позволил им жить на этом свете.

Князь был господином старосветским, набожный и добродетельный (царствие ему небесное), я всегда молюсь за его душу. Для слуг своих он был отцом; бедных и несчастных утешал и помогал им.

Прослужив лет пятнадцать у такого благородного и доброго пана, я взял в аренду маленький фольварочек. Не жалел людям хлеба, мои ворота были открыты для соседей и путников; женился и купил этот клочок земли и домик, в котором теперь и живу.

Пока дядя рассказывал о своей жизни, на дворе залаяли собаки, кто-то громко постучал в ворота и закричал:

Батрак отворил, и, скрипя на морозе, заезжает несколько возов. Спрашивают, кто тут живёт?

– Пан Завальня, – отвечает им работник.

В людскую вошли несколько проезжих, дядя посылает меня, чтобы я позвал к нему панну Малгожату; когда та пришла, сказал ей:

– Не гневайся, милостивая пани, на путников. А если бы кого-нибудь из нас застала в дороге такая буря? Никому не хочется погибать на озере, постарались бы как можно скорей добраться до тёплой хаты. Жизнь каждому дорога, человек, как может, спасается от беды; и крепко ответит перед Паном Богом тот, кто закрывает двери пред несчастным. Дай, милостивая пани, им поужинать, не беспокойся через чур о будущем. Хлеб насущный посылает нам провидение Божье.

Сказав это, он и сам пошёл в людскую.

Прошло полчаса. Дядя возвращается, беседуя с одним из путников. Тот был в старом сюртуке из некогда доброго зелёного сукна, голова стрижена коротко, густые бакенбарды и усы. Выражение его лица и весь облик говорили, что он не простой крестьянин, а долго служил в имении.

– И что за причина, – сказал дядя, – такого дальнего путешествия? Это ж не шутка, объехать все углы Инфлянтов и Курляндии. [8]

– Пан знает эту простую пословицу, – сказал путник, – за дурнай галавой i нагам не упакой. Вот точь-в-точь такова и моя теперешняя поездка. Пришёл в голову моему пану прожект завести суконную фабрику; думал, что таким способом добудет золотые горы. Отговаривали его соседи, что хорошо понимали в этом деле: «Не с фабрик надо начинать белорусским помещикам, чтоб улучшить свою жизнь, а с земли, ибо сельское хозяйство у нас приносит больше дохода. Надо стараться заводить скотину, удобрять поля, расширять сенокосы. И крепостного своего вести к лучшим моральным устоям, чтоб любил родину свою. Не притеснять, присваивая себе его собственность, меньше строить кабаков и стараться держать в запасе побольше хлеба».

От этих советов не было никакого толку, пан заложил в банке большую часть имения, накупил машин, затратив на это огромные деньги, привёз иноземца-фабриканта, часть крепостных послал в столицу учиться наукам, потребным в этом ремесле, а других – зарабатывать деньги на поддержание фабрики. Тем временем в хозяйстве везде большущие убытки, крестьянин дошёл до ужасающей нищеты. Я сам часто слышал, как в поле пели песню, что была знаком полного отчаянья:

И в самом деле, за один лишь год почти треть крепостных бросили свои хаты и пошли бродить по свету.

Понял пан свою ошибку, ибо и фабрика его, не будучи ещё как следует устроена, начала уже приходить в упадок; не хватало денег на закупку шерсти, на привоз заграничной краски, на выплату пенсии фабриканту, все надежды пошли прахом.

Дошла весть от людей, что ездили с товарами в Ригу, что они встречали там некоторых крепостными из нашей волости и говорили с ними. Пан сей же час послал меня, чтоб я с помощью тамошних властей вернул их обратно.